|
|
|||||
Черняк В. Д.
(Санкт-Петербург)
Процесс заимствований, столь актуальный для современной речи, – естественное явление в жизни любого языка, наиболее заметное в периоды особой активизации международных контактов. В отношении к заимствованиям следует различать естественное стремление народов к интернациональной общности и стремление сохранить богатство и традиции родного языка. В разные периоды языковой истории побеждает то одна, то другая тенденция. Вскрывая внутренние механизмы заимствований, Б. А. Серебренников пишет “Неверно, однако, думать, что заимствование непременно заполняет “пустое место” в системе языка или непременно, окончательно и бесповоротно вытесняет прежний, “свой”, исконный элемент. Заимствование может быть вызвано потребностью в дифференциации значений, в более адекватной передаче когнитивной структуры и т.д.” (Серебренников 1988: 78). В то же время “каждый язык характеризуется собственной степенью нетерпимости к заимствованным словам (своего рода “языковым шовинизмом”), в значительной степени связанной с внелингвистическими установками социума” (Там же: 81).
В 20-е годы ХХ века С.М.Волконский, размышляя о связи культуры личности и ее лексических предпочтений, писал: “Влияние иностранного слова несомненно расслабляюще, когда говорящий не сознает под ним корней. Как всякое полузнание, оно хуже незнания, все равно как полуистина есть уже заблуждение» (Волконский 1992: 46-47). Он считал нецелесообразным использование «чужих» слов ориентироваться, анкета, дефект, детальный, симуляция, фиктивный вместо существующих «своих» разобраться, опросный лист, изъян, подробный, притворство, мнимый. Прошедшие десятилетия изменили статус бывших инноваций: теперь они - неотъемлемая часть словарного запаса образованного носителя русского языка. Между тем новые заимствования стали объектом общественных дискуссий. Огромное количество заимствованных слов (около 30 тысяч за последние 15 лет), заставляют носителей языка защищать его от вторжения «инородных тел» (Вербицкая 2000).
Именно в восприятии заимствований воплощается отношение говорящего к чужому слову. В противопоставлении «свое-чужое» находят отражение социолингвистические аспекты речевого поведения носителя языка. По точному замечанию писательницы Зои Журавлевой, иностранные слова «загадочны и свежи, каким-то иррациональным образом только одним среди нас своим присутствием уже приобщают нас «ко всему цивилизованному сообществу» и, самое главное, не имеют корней в отечественной культуре» (Журавлева 1998:163).
Иной аспект бытования заимствованного слова, связанный с этапами его освоения и с функцией обеспечения культурных контактов, отражен во фрагменте из филологического романа Вл. Новикова (литературный жанр, получивший распространение в последние годы, отличается особым местом в нем размышлений о языке и речи): «Хорошее русское слово – «эквивалентность». Да, русское, и отказывать ему в русскости нет решительно никаких оснований. Пусть дедушка с бабушкой у него и латинские, но специфический синтез двух корневых смыслов слово это приобрело здесь, у нас. Я сам терпеть не могу бессмысленного щеголяния иностранными одежками, когда вместо «причинно-временной» говорят «каузально-темпоральный», но, с другой стороны, переименовывать «автомобиль» в какой-нибудь «самодвижник» можно только в порядке филологического юмора – как это делает у Солженицына в «Круге первом» Сологдин. «Эквивалентность» – это и «равноценность», и «равносильность». Тут имеются в виду и ценность, обеспеченная реальной силой, и созидательная, творящая новые ценности сила. Нет просто иного способа сплавить эти два смысла, чем бронзово-прочная латынь (Новиков 2000: 20-21).
Типичными контекстами для малоосвоенных заимствований являются так называемые предложения таксонимической идентификации, которые определяют слово и сообщают высказыванию все дейктические ориентиры. Обилие в тексте предложений идентификации свидетельствует о желании автора сделать ясным какое-либо понятие, снять неопределенность (Лазуткина 1994: 59). Многочисленные контексты, свидетельствующие о различных по своим речевым стратегиям и результатам попытках объяснить вводимое слово, позволяют говорить о стихийной лексикографии (предложениям идентификации принадлежит в ней значительное место). Как показывает анализ неологических словарей и словарей иностранных слов, именно материалы стихийной лексикографии нередко используются профессионалами-лексикографами для толкования лексической инновации.
Приведем примеры стихийной лексикографии в современной газетной речи:
Основная статья доходов частных отечественных детективов - консалтинг. Слово вовсе не страшное и по своему корню всем нам хорошо знакомое. Консалтинг - это когда раздают советы. Мы ведь с давних пор любим и умеем это делать (Огонек. 1998. № 48)
В погоне за сенсацией многие средства массовой информации объявили Ленинградскую область банкротом. В ход пошел новоявленный иноязычный термин "дефолт", что означает в переводе "несосотоятельность". "Это нерусское слово изрядно потрепало мне нервы", – признался исполняющий обязанности областного губернатора Валерий Сердюков (Невское время. 1998. № 194. 23 окт.)
Начать представление субъектов, действующих на автомобильном рынке, следует с дистрибьютеров (от английского “distribute” – распределять), представляющих собой фундамент торговли. В классическом случае (как в США) дистрибьютеры являются связующим звеном между фирмой-изготовителем и оптовиками (дилерами), организовывая при этом торговую сеть или опираясь на действующую. Однако вполне реальна ситуация, когда дистрибьютер занимается и розничной торговлей - в России такое сплошь и рядом (Изв. 1.12.93. №230).
Слово “бестселлер” на русской почве постигла судьба многих иностранных заимствований, которые переживают здесь второе рождение с бесследной потерей первоначального смысла. Из английского bestseller – “хорошо продающаяся”, просто “ходкая” книга - бестселлер стал в нашем языке синонимом занимательности и даже гениальности книги, символом писательского таланта, метафорой успеха, гарантией качества. Иначе говоря, в повседневном употреблении это слово утеряло помету “экон.” (экономика), приобрело другую стилистическую окраску, и, произнося его, наш соотечественник меньше всего думает о книжном бизнесе, рынке и рекламе (Иностранная литература. 1994. № 7.С.55).
Очевидно, что для семантизации нового заимствования используются этимологические справки (буквальный перевод слова в языке-источнике), подбираются русские синонимы или синонимоподобные слова и словосочетания, дается упрощенное, «бытовое» толкование значения. Обычными метаязыковыми операторами, указывающими на «чужое слово», являются кавычки, различные графические выделения (курсив, разрядка и пр.). В период вхождения нового заимствования в речевой оборот нередки комментарии пишущего (говорящего) по поводу употребительности слова, его статуса в русском языке:
“Один удобный кардиган (или, по-простому, вязаная кофта)” (Натали. 1995. №12);
“Термин “витаминная революция” - не изобретение журналистов. Это не рекламный лозунг, или, как ныне говорится, “слоган”, придуманный производителями и продавцами биологически активных добавок” (Совершенно секретно. 2000. №8).
Современная массовая литература, нередко точно отражающая актуальные языковые процессы, представляет и текстовую экспликацию рефлексивной деятельности носителей языка. Приведем выразительный фрагмент текста, в котором показана семантическая неопределенность иноязычного слова харизма, весьма активно используемого в СМИ, и типичная в таких случаях попытка наивной его этимологизации:
– Чем же я лучше? – кокетливо спрашивал он.
– У тебя есть харизма, — отвечала она с важным видом.
Это словечко только начало входить в моду, почти никто не знал его реального смысла, и в широких слоях населения возникала ассоциация со старым русским словом «харя», бабки в деревнях так и говорили: за этого не будем голосовать, у него харизма толстая и противная.
– Ты хотя бы понимаешь, что это такое? Объясни, потому что я не понимаю, – говорил он, продолжая кокетничать.
– В переводе с греческого это богоизбранность, дар Божий. В переводе с современного русского – обаяние политического лидера, его лицо, его имидж. Получается не совсем адекватно, зато красиво. (П.Дашкова. Чувство реальности).
Следует подчеркнуть, что чем выше уровень владения языком, тем более внимателен и критичен говорящий при отборе языковых средств для выражения своих мыслей, тем чаще он задумывается над выбором той или иной номинации и стремится поделиться с адресатом своими размышлениями и оценками по поводу уместности использования данного языкового средства (Кормилицына 2000: 90-91).
Нередко заимствованные слова, особенно термины, используются в функции эвфемизмов. Ср. в следующем фрагменте текста ринит – насморк, ринопластика – коррекция носа (на фоне текстового синонимического ряда орган обоняния – нос – шнобель):
Я … начала внимательно читать диагнозы, хотя, наверное, у косметологов это называется по-другому.
Щукин – ринопластика, Ковалев – ринопластика…
Что бы это означало? Я почесала карандашом лоб. Насморк по-научному называется красивым загадочным словом «ринит». Значит, Щукин, Ковалев, а вместе с ними Потапов, Рябов, Лебедев и Гамов делали коррекцию носа. Может, они у них были картошкой или торчали посередине лица как руль. И вообще говорят, будто наш орган обоняния растет в течение всей жизни, и еще неизвестно, что из него получится…
Только человек, превращающий шнобель в аккуратный носик, мне не нужен (Д. Донцова. Три мешка хитростей).
Иноязычное слово, позволяя менять речевые одежды, в современной речи очень часто является средством языковой игры, карнавализации, дает возможность сопоставлять черты речевого портрета (или речевого имиджа) участников коммуникации.
ЛИТЕРАТУРА